Когда стемнело, двинулись снова. Оглядываюсь — и вижу за собой пламя огромного костра. Это приношение «диких» капризным божкам леса, поля, ночи и границы.

Поначалу кажется, что в лесу темно. Но глаза привыкают, и разбираю, что еще толком и не стемнело.

Выходим из лесу. Вдали маячат контуры строений. В окнах светло.

— Погодите-ка, ангелочки, — советует Анел и направляется к хутору.

Возвращается вместе с Береком и десятью бутылками самогону. Одну берет себе, вторую дает Шуму (аристократ партии), а остальным выдает по бутылке на два рыла.

Тут же и пьем. Самогон пахнет рыбой, но очень крепкий и здорово поднимает настроение.

Выходим. Идем с папиросками в зубах, группками по двое, по трое. Некоторые опираются на палки, другие несут их на плече на манер карабинов. Разговаривают спокойно.

Лес кончается. Перед нами — открытое поле. Смотрю на небо и вижу Большую Медведицу. И весело мне. Повторяю про себя имена звезд: Ева, Ирина, София, Мария, Елена, Лидия, Леония… Вспоминаю Леню…

Начинается марш-бросок через поля, почти бегом. Хлопцы без носок, спирт разогрел. Слева, справа остаются деревни, слышим людские голоса, видим свет в окнах.

Выходим на торную дорогу. Спереди слышится скрип колес. Думаю: сойдем с дороги, будем ждать. Ничего подобного. Идем дальше. Скрип все ближе. Из темноты показывается сивой конь, тянущий длинную телегу. Сидят на ней трое мужиков и женщина в белом платке. Телега останавливается, и мужики глядят на нас удивленно. Хлопцы балагурят:

— Глянь, одна на троих!

— Что продаете-то, коровку или телочку?

— Малая, пойдем на травку, погреемся?

Разминаемся с телегой и растворяемся в темноте. Ночь теплая, душистая. Сую руку в карман и сжимаю ладонью теплую от моего тела рукоять нагана. И хочется, как ребенку, рассмеяться от радости. Хочется скакать, кувыркаться. Чувствую: сила так и плещет во мне, так и рвется. А опасность? Да плевать на нее! У меня настоящий ствол. Он никогда меня не предаст. Семь верных патронов. «Семь пуль в барабане, семь звезд на небе!» Подмигиваю Большой Медведице, а потом показываю ей язык. И сплевываю: чур меня! Я что, тоже умом тронулся?

Бредем лесом на запад. Иду с револьвером в руке, никто того не замечает, а вторая линия все ближе. Переходим речушки, рвы, канавы.

Вдруг остановились, сперва Анел, за ним остальные. Мы в двухстах шагах от края большого леса. Деревья стоят редко, но видно едва шагов на двадцать. Стоим долго, молчим. Наконец, Анел уверенно идет вперед. Рядом с ним — Шум и Шимпанз.

Спереди послышался шум. Кто-то из наших крикнул: «Сто-ой!» Сверкнули фонарики. Анел с Шумом и Шимпанзом кинулись вперед с палками наизготовку. Мы — за ними. Затрещало тут, захрустело. Причем треск и хруст стремительно удалялись от нас в лес. Когда я вышел на опушку, увидел Анела с Шумом и Щура, разглядывающих какие-то мешки. Присмотрелся — а то носки!

— Улепетывали, как ангелочки, — заключил наш машинист.

— Как коты, драпанули! — добавил Шимпанз.

— Кто это был? — спросил Плющ.

— Да наши, наверное, раковские, — рассудил Шум. — Сейчас глянем.

Анел начал распаковывать. Чулки, трикотин, хром.

— А, это группа Адама Друнилы. Он от Арона с Виленской товар берет, — заметил Шум.

— Ну, хлопцы, будет и вам теперь магарыч да по паре пуговиц на штаны.

Взяли мы носки да и пошли через широкий луг к реке. Вторая линия. Тут глубоко, но к броду не идем — там за последний месяц попалось несколько хлопцев из разных партий. Хлопцы раздеваются полностью и, неся добро в руках, переходят. Вода до груди достает. Поспешно перехожу реку и бросаю на берег одежду. Возвращаюсь в реку и несколько раз ныряю с головой в воду. Выбираюсь на берег, одеваюсь побыстрее.

Снова вперед, к границе, быстрее, быстрее. Шуму лишнего стараемся не делать, чтоб издали нас не расслышали. Почти у всех в руках фонари. У меня в руке прикрытый рукавом куртки наган.

Вот и граница. Почти бегом выскакиваем на просеку, движемся вдоль изгороди. Снова скрежещут ножницы, падает разрезанная проволока… Проход свободен, вперед!

Во втором часу ночи пришли мы к кладбищу на краю местечка. Оттуда разошлись по домам. Я направился спать к Щуру. В дом не идем, забираемся в сарай, на мягкое, пахучее сено… Снятся мне граница, «дикие», погони, бегства, Леня. Я часто вижу ее во сне. Может, думает про меня? Как хочется ее увидеть! Но до сих пор никакой возможности для этого не было. Решаю навестить ее при первом же удобном случае. Я хотел было написать письмо и отдать хлопцам, которые бывают в Минске, но боялся, кабы не случилось с ними чего по дороге. Попадутся — и снова от меня Лене беда.

Назавтра утром пошел к Петруку с Юлеком, но не застал их дома. Пока меня не было, пошли они с группой Юрлина. Когда мы со Щуром ушли из группы, они начали ходить с ними. Это я очень одобрил. Так или иначе, группа была самая уверенная и осторожная, мелину имела хорошую. Хлопцам же нужно на зиму заработать. А Юлека стало не узнать. Под Петруковым влиянием рассудительнее стал, учится много, читает.

Вечером пошел до Гинты и развлекался допоздна в нашем салоне. Щур тоже там был. Дал мне сорок пять рублей: пятнадцать за свою носку и тридцать за найденные в лесу после удравших контрабандистов. Позднее я тихо выскользнул из салона. Пошел к Сашке. Нет, не к Сашке… то было только предлогом. Очень мне хотелось Фелю повидать.

В доме Веблинов было темно. Я обошел вокруг. Увидел, что в одном окне горит свет. Это окно Фелиной комнаты, которое выходило на огород. Потихоньку подкрался ближе. Окно заслоняла занавеска, не доходящая до подоконника. Я нагнулся, заглянул сквозь щель внутрь. И чуть не отпрянул от неожиданности. У самого окна стоял маленький столик. На нем горела лампа, и в ее свете я отчетливо увидел Фелино лицо. Оперлась подбородком о ладонь. Читала книжку какую-то. Лицо при свете лампы выглядело чарующе: не мог оторвать от нее взгляд. Страницу перевернула. Вдруг улыбнулась. Глаза ее искрились, будто драгоценные каменья. Удивительной глубины глаза. Будто шли из них теплые лучики, и радость во мне проснулась от них. Губку прикусила, смотрит… Перестала улыбаться, и лицо сделалось холодным, почти суровым. Но холод тот жег меня пуще пламени, тянул к себе. Я б там стоял и стоял, глядя, упиваясь. Но испугался, кабы не заметили меня с улицы.

Тихонько отошел от окна, стал посреди двора. Долго решиться не мог. Наконец, решился. Уверенным шагом подошел к двери, взялся за ручку. Постоял так минуту. Медленно пошел к воротам. На улице долго стоял в неподвижности. По небу плыл узкий серпик луны. Ясно светили звезды. Ночь уже подошла. Большая Медведица сегодня была в особенности красива.

Чувствую: не могу я оттуда уйти, должен я увидеть Фелю, голос ее услышать, рассказать ей… Важное что-то рассказать!

Снова подошел к дому. Подергал за дверную ручку. Заперто. Вдруг захотелось уйти. Еще не поздно ведь! Да что мне ей рассказывать? Но пересилил себя, подошел к окну. К тому самому, куда стучал когда-то осенью, притащив Сашку Веблина… Стучу в раму. Сильно стучу, звучно. Не понимая, зачем, все громче стучу, все навязчивей.

Вскоре слышу легкие шаги, и из-за окна доносится голос Фели:

— Кто там? Что такое?

— Это я.

— Кто — «я»?

— Владек.

— Владек?! Сейчас.

Снова слышу шаги. Идет в свою комнату. Затем выходит в зал с зажженной лампой в руке. Ставит ее на стол, идет ко мне.

Гремит засов. Двери открываются. Вхожу в сени, затем в зал. И забываю поздороваться с Фелей. Стою у двери и смотрю ей в глаза.

— Пану что-то нужно?

Стою, молчу. Феля всегда говорила мне «ты», а теперь: «пан».

— Что? Да, в общем, ничего, — говорю, наконец.

В ее глазах — недоумение.

— А я думала, стряслось чего. Пан как-то выглядит… — и замолчала, не договорив.

— Я спросить хотел, где Сашка? Его дома нет, наверное?

Посмотрела мне в глаза и выговорила медленно: